ВОЕННЫЙ
VS ХУДОЖНИК

Василий Верещагин происходил из старинного дворянского рода, в котором традиционно мужчины были военными. И разумеется, отец видел сына офицером. Поэтому, когда юный мичман, выпускник Морского кадетского корпуса, решил поступать в Академию художеств, мать не одобрила такого выбора, а отец и вовсе отказал сыну в содержании.

Рассказывает куратор Светлана Капырина: «Если проследить жизнь Василия Верещагина, то станет понятно, что он с юности поступал вопреки обстоятельствам. Еще учась в Морском кадетском корпусе, он обнаружил в себе талант художника и стал посещать рисовальную школу в Петербурге. Выпустившись, вместо того, чтобы дальше строить военную карьеру, решил вопреки воле родителей поступать в Академию художеств.

В Академии он попал в класс к А.Т. Маркову и А.Е. Бейдеману. Эти два педагога дали ему хорошую школу, поставили руку рисовальщика. Видимо, молодой художник подавал большие надежды, потому что Бейдеман скоро пригласил его в Париж для росписи плафонов в русской православной церкви Александра Невского. Правда, Верещагину так и не удалось там поработать — у него началось кожное заболевание, и он уехал в Пиренеи лечиться».

РОССИЯ
VS МИР

Он мерил жизнь путешествиями: Кавказский поход, Туркестанский поход, Индийский поход. Между поездками в мастерской художник обдумывал увиденное и превращал впечатления в полотна. Работать предпочитал в Мюнхене, в Париже. Выставляться тоже. При жизни он провел более 70 выставок, из которых две трети — в Европе и Америке. Почему не в России? На это было несколько причин. Во-первых, он всегда позиционировал себя как художник мира. Во-вторых, его смущала политическая обстановка в России. В-третьих, он хотел оставить за собой возможность «писать нерусские сюжеты».

Рассказывает куратор Светлана Капырина: «Он тянул с переездом в Россию, хотя и П.М. Третьяков, и В.В. Стасов говорили ему, что пора вернуться. Только в 1891 году он продал свою парижскую мастерскую Константину Маковскому, а в 1893-94, когда у него уже была русская жена, пианистка Лидия Андреевская, а он сам работал над темой Наполеона, возвратился в Россию.

Почему он предпочитал жить за границей? Его письма дают некоторые ответы.

Первая причина: из-за личных амбиций. Он всегда хотел позиционировать себя как художника мира. При этом гордился тем, что он русский художник и всегда подчеркивал это. Но для него «русскость», национальное достоинство подразумевали возможность писать «нерусские сюжеты» — это его выражение. То есть не только говорить о том, что происходит в России, но и, если он едет в Туркестан, то писать восточные сюжеты; если едет на Балканы — писать Балканы; если едет в Америку — Филиппины, Кубу и так далее.

Но как ни странно, ни в Мюнхене, ни в Париже он не писал ни Мюнхена, ни Парижа. Ему это было не интересно. А в путешествиях он очень много работал, набирался впечатлений, делал наброски, мог выполнять небольшие работы маслом на холсте. Но все монументальные работы писал потом в мастерских, закрывшись от всех. Терпеть не мог показывать незаконченные работы. Даже домашним и ближайшим друзьям — Третьякову и Стасову.

Вторая причина: где-то в письмах легким намеком проходят фразы о политической обстановке в России. Ведь он жил при Александре II, потом Александре III и Николае II. При Александре II уже появляются террористы и революционный дух в обществе. Верещагин кстати отрицательно относился к революционерам, хотя его самого называли революционером в искусстве. Он понимал, что в России нет такой свободы, которая есть на Западе, в Европе. Что он не может делать такие выставки, не может выпускать такие каталоги многотысячными тиражами. В России другие законы, другие порядки, другая политическая атмосфера.

Он писал, что как-то приехал в Петербург и заметил у своего дома дежурившего городового. То есть за ним присматривали, наблюдали. А он еще и провоцировал: отказался от звания профессора Академии художеств, например. Потому что все чины считал «безусловно вредными». Причем сделал это через газету. Крамской потом сказал, что Верещагин «сделал вперед нас то, на что мы не решались». Еще до того, как передвижники покинули Академию художеств, до знаменитого «Бунта четырнадцати», Верещагин все бросил и уехал на Кавказ.

Ну и третья причина — сугубо творческая. Если обратить к его «Русской серии», то может возникнуть ощущение, что она была ему скучна. Не задевала глубин его души так, как другие темы".

ПАТРИОТИЗМ VS
КОСМОПОЛИТИЗМ

Верещагин говорил, что «глотание клюквенного морса и кваса еще не делает из человека русского патриота» и отказывался изображать на своих картинах русских солдат победителями, а саму войну — праздником победы. При этом он настаивал на том, что он сам — патриот. Общество же воспринимало его картины как «подрывающие боевой дух» — военным было запрещено посещать выставки Верещагина.

Рассказывает куратор Светлана Капырина: «Когда смотришь, например, его Туркестанскую серию, вот стоит местный житель и держит отрезанную голову русского солдата. Это патриотическая картина или не патриотическая? С одной стороны, люди того времени, видели голову русского солдата и думали: „Какой ужас! Должно быть наоборот: русский солдат должен быть показан победителем“.

С другой стороны, Верещагин считал, что эта картина очень патриотична, потому что люди жили в Средней Азии, а русские пришли к ним. Как кто? Как завоеватели? Как просветители? Он же понимал, что Восток — сложный, с ним нужно быть архиаккуратными. У них газават, многовековые традиции, и не только русским они резали головы и не только в это время. Верещагин писал оттуда, что памятники нужно сохранять, что их нельзя разрушать, нельзя применять определенные снаряды и стрелять из пушек по медресе и мавзолеям. Он понимал, что нужно как можно меньше применять боевую технику, воевать, уничтожать, а больше действовать дипломатическим путем, переговорами, другими политическими методами.

Он говорил, что „глотание клюквенного морса и кваса еще не делает из вас русского патриота“. Он считал, что быть русским — это еще не значит носить кирзовые сапоги, косоворотку и писать картины с русскими сюжетами. Для него русскость была не в этом. Для него патриотизм выражался в свободе писать на любые темы, свободе передвижения. При этом он стремился хранить свои коллекции в России.

Непременным условием покупки своих картин он выдвигал неделимость серии. По одной, по две картины не продавал. В каталогах писали: not for sale. Это был редкий случай для того времени. Тем сложнее было найти покупателя. Кто мог себе такое позволить? Третьяков мог. После смерти Третьякова уже не было такого коллекционера. Поэтому Японская серия почти полностью попала в Русский музей».

Рассказывает куратор Ирина Шуманова: «До него баталисты изображали войну как сплошной праздник победы. А страдания войны находились вне осмысления общества. Война представлялась где-то там, далеко. И в этом огромный вклад Верещагина в дело мира, как бы банально это ни звучало. Это нам сейчас кажется, что Верещагин — военный художник. Современники же в его живописи считывали активный протест против войны. Неслучайно военным в Европе было запрещено посещать выставки художника. Было сформулировано, что они подрывают боевой дух.

Тогда ведь одновременно шла завоевательная война России в Центральной Азии и освободительная война на Балканах. Это были две разные войны по своему гуманистическому пафосу. Верещагин был на обеих. Для него Балканская история оказалась очень тяжелой: там погиб его брат, он его разыскивал. Художник не только участвовал в войне, но и видел самое страшное — еще не остывшее поле боя. Он видел то, что обычный человек с обычной психикой пережить не может: несколько театров военных действий, безумие милитаризма. Это породило в нем потребность высказаться.

Выразительность его „Апофеоза войны“ строится на том, что это абсолютно реалистическое искусство, доведенное до высшей степени, почти до сюрреализма. Такой форсированный реализм, который приобретает звучание метафоры. Что можно сравнить с „Апофеозом войны“? Только „Гернику“ Пикассо. Это трудно назвать батальной живописью в том виде, в каком она была во времена Верещагина. И в этом новизна Верещагина, может быть, даже его предчувствие ХХ века. Неслучайно многие глядя на „Апофеоз войны“ вспоминают еще и Сальвадора Дали и его сюрреализм. Это странно, антинаучно, антихудожественно, но эта ассоциация возникает».